Это ужасно скучный фильм, действие которого происходит на сцене, сиротски пустой после только отшумевшей репетиции. Оставшись сидеть один на этой сцене, Режиссер, потасканный годами дядечка, населяет ее своими мыслепризраками, с которыми ведет усталый безмолвный диалог — пока не появляется молодая актриса — она что-то забыла и вернулась забрать. Однако сразу видно, что это уловка. Актрису играет по-европейски некрасивая, но обаятельная своей живостью женщина. Между ними завязывается беседа, в которой актриса назойливо требует понимания, по крайней мере, мне очень хотелось отправить ее домой, чтобы дать отдохнуть уставшему старику. Разговор крутится вокруг ее матери — тоже актрисы, а заодно и любовницы Режиссера, недавно умершей. Они говорят о ней до тех пор, пока, как и положено в театре по ночам, призрак не оживает. Она появляется на сцене между ними — растрепанная, седеющая ведьма, подвижная в речах и жестах, как ртуть, пьяная, бесстыжая старуха, приковывающая внимание. Она всего лишь фантом, повторяющий одну из привычных сцен жизни — пришла назначить своему Режиссеру свидание и удостовериться, что он всё еще хочет её, что чары не развеялись. И уходит, заручившись обещанием. Не новость, что оживают только призраки тех, кого при жизни любили и ненавидели одинаково сильно. Дочь и любовник, и сцена — нетрудно было прийти на их зов.
Но вот молодая некрасавица и Режиссер снова одни. Плоха пациентка, не влюбленная в своего доктора. Плоха актриса… И здесь, в пустоте, среди пустых разговоров о чьих-то абортах, лжи, любовях, карьерах, вдруг рождается очередной чудесный цветок актерского наваждения. Ведомые минутным вдохновением внезапно возникшей близости, они в идеальном партнерстве разыгрывают, импровизируют всю свою будущую жизнь после неслучившейся пока связи. В этой стремительной постановке они с такой интенсивностью проживают свои отношения, что по возвращении к исходной точке актриса отчетливо понимает — им нечего больше хотеть друг от друга, всё, что могло случиться — уже случилось, не сумев испортить настоящего, и смеётся от облегчения.
Я полагаю эту сцену ключевой. Многое из того, что было до, и всё, что произошло после неё, вызывало во мне сонливость и разочарование. Нет, не работой Бергмана, отнюдь. Только тем, что вдоль всего повествования бежала красной нитью жалость к героям, чувство для кинозрителя совершенно бесполезное. Я жалела о том, что всё, вдруг показавшееся нам важным, вспышкой света в темноте, через мгновение становится пустым и стирается из памяти вон, вызывая напоследок лишь легкое недоумение. Но я прижала жалость, решив — мы наверняка ослепли б, если бы могли увидеть в каждом встречном образ Божий. А так — просто люди, просто жить.