С пришествием телевидения кинематограф начал борьбу за выживание. Кинематограф был подавлен тем, что классические сюжеты "для масс" (комедии, мелодрамы, детективы) запросто воспроизводились на ТВ, а потом еще и тиражировались серия за серией. Голливуд в ответ на такую экспансию хуярил тяжелой артиллерией – цвет, широкий экран, по которому мечутся суперзвезды (и часто застывают в сверхкрупном плане), стереозвук.
Французская же "новая волна", о которой так много говорили и продолжают говорить, была лишь одним из фронтов этой войны. Просто эти фильмы снимали журналисты, поэтому об их картинах было дохуя взаимного пиздежа.
Годар, Риветт, Трюффо и Шаброль думали, что сражаются со "старым кино", однако, на самом деле они сражались с трупом.
Любой зритель, даже не посмотрев, а на промотке поглядев самые популярные фильмы 1958 – 1960 года, отметит, что за это время кинематограф претерпел стремительные метаморфозы. Даже Феллини, – уж на что самобытный режиссер, – а его "Сладкая жизнь" (1960) капитально отличается от всего, что он делал раньше. И, в первую очередь, технически (ТВ такой уровень недоступен).
Но вернемся к французскому кино. Были и другие французы, которые не входили в состав "новой волны", – например, нервный, чуткий Луи Маль, быстро реагирующий на изменение конъюнктуры. А был и такой вот Жорж Франжю. Он снял киноленту под названием "Глаза без лица" (интересное сходство, кстати, с триллером Альмодовара "Кожа, в которой я живу", а также "Хэллоуином" Карпентера и "Ганнибалом" Ридли Скотта).
Фильм отличается предельно натуралистичными сценами операций. Причем операции производятся над невинными жертвами.
Знаменитый пластический хирург заставляет свою помощницу притаскивать к нему молодых девушек. Он срезает с них лица и пытается приживить их своей дочери, которую сам же чуть не угробил в автокатастрофе (бедняжка еле выжила, но лишилась лица).
Все это выглядит по-настоящему жутко. По ночам лают псы, у которых новые морды насаживаются вполне удачно… Тонкая, робкая девушка, будто призрак, выплывает из расфокуса и нависает своей уродливой физиономией над очередной доноршей, распластанной на операционном столе.
Ничего подобного прежде не снимали. Ни одному режиссеру не приходило в голову смаковать уверенное движение скальпеля, бороздящего кожу на черепе… Да никакому режиссеру – в прежние-то времена – такого и не позволили бы.
Плюс ко всему оказывается, что эта затворница, девушка без лица, является чуть ли не пленницей своего папаши — спокойного, флегматичного человека. Ее пугает собственное лицо, но она готова всю жизнь проходить с пластиковой маской (которую впоследствии почти скопирует Карпентер), пусть только прекратятся эти холодные эксперименты над живыми людьми, которых хитростью заманивают в усадьбу!