В главных ролях: Макс фон Зюдов. В ролях: Гуннар Бьёрнстранд, Бенгт Экерот, Нильс Поппе, Биби Андерссон.
Награды: МКФ в Каннах — Специальный приз жюри. Sant Jordi Awards — лучший фильм, лучший иностранный режиссер. Fotogramas de Plata — лучший иностранный актер. Синдикат итальянских киножурналистов — лучший иностранный режиссер. Cinema Writers Circle Awards, Spain — лучший иностранный фильм, режиссер..
Интересные факты о фильме:
Вся иконография фильма — воспоминания Бергмана о фресках, которые он видел в церкви, где служил его отец.
При создании фильма Бергман вдохновлялся историческими лентами Акиры Куросавы.
"Седьмая печать" относится к тем редким фильмам Бергмана, которыми сам автор остался весьма доволен.
На аукционе 2009 года шахматные фигуры из фильма были проданы за 1 млн. шведских крон (145 000 долларов). Версия для печати
"Седьмая печать" – самый популярный, самый "смотримый" фильм Ингмара Бергмана.
Уже давно неуместна ирония вроде той, какую можно наблюдать в клипе "Рэпер Сева" ("Хожу на ретроспективу шведского кино, кроме меня в зале нету никого" – и кадр из "Седьмой печати").
Нынче "Седьмая печать" бьет рекорды кассовых сборов, ревью на фильм не сходят с первых полос таблоидов, голливудский мейджор "Коламбия" готовит выпуск фильма в 3D, а также римейк, — ведь именно "Коламбии" с 1993 года принадлежат права на использование самого знаменитого в мире "образа Смерти", придуманного Бергманом (вспомните один из финальных кадров "Последнего киногероя" с Шварценеггером, где появляется Смерть)… Это, конечно, шутка, но неоспорим тот факт, что кинолента Бергмана "Седьмая печать" окончательно приобрела статус культового фильма. Это не только самый популярный фильм Бергмана, но и самый любимый у киноманов как в России, так и заграницей, – об этом свидетельствуют рейтинги imdb и кинопоиска.
Я тоже не стал исключением: "Седьмая печать" входит в тройку моих любимых фильмов Бергмана, хотя, впрочем, нескончаемую борьбу за первую позицию ведут исключительно "Земляничная поляна" и "Фанни и Александр".
Мало кто знает, что Бергман снял свою "Седьмую печать" под влиянием "дзидайгэки" Акиры Куросавы, фанатом коих он являлся. Шведский режиссер, которого к тому времени Европа уже признала как интересного и самобытного автора, решил снять свой, европейский, вариант дзидайгэки (исторической драмы из феодальных времен).
Мне кажется, что если бы Бергман не был так зациклен на межполовых отношениях, Юнге и Фрейде, он бы вошел в историю кино как "европейский Куросава", потому что второй его фильм, основанный на древней скандинавской легенде, "Девичий источник", не менее великолепен, чем "Седьмая печать". Важный для Бергмана вопрос веры гораздо проще и удобнее раскрывать в средневековых сюжетах, нежели в современных. Однако Бергман гораздо эгоцентричнее сдержанного профессионала Куросавы, поэтому в творчестве рефлексирующего Бергмана гораздо больше разнообразия (всего один фильм Куросавы, выходящий за рамки "костюмно-исторического фильма", повсеместно был признан и обласкан вниманием зрителей и кинокритиков, — это фильм "Жить"). Куросава лишь изредка позволял себе уклоняться от поприща, на котором обрел успех, а Бергман стремился быть актуальным — для себя — всегда… Кроме того, похоже, что вопрос веры утратил для него со временем свое грандиозное значение.
С первых кадров "Седьмая печать" поражает своей авторитарностью. Эту заразительную смелость, безусловно, Бергман почерпнул у Куросавы. Начало фильма похоже на отпечатанный текст пьесы, который режиссер раздает актерам. Вот только в роли актеров выступаем мы, зрители. Нам сразу показывают Смерть, которая скорее театрального происхождения, чем кинематографического, и говорят: либо ты поверишь в эту Смерть, а также в этого Рыцаря, Оруженосца, Актера, Подлого Дьяка и Чуму, либо дальше можешь фильм не смотреть, катись к черту с подмостков и вообще из (кино)театра. Лаконичные сцены, отточенные реплики, — всё очень сурово. И поэтому как-то очень "по-средневековому". С первых кадров "Седьмая печать" начинает завораживать. В дальнейшем, история про рыцаря-агностика, который вернулся из Крестового похода и затеял абсолютно условный шахматный бой со Смертью за свою жизнь, будет изобиловать реалистичными сценами, где изображается человеческая дикость, массовые помутнения рассудка, слепая ярость и ненависть толпы. Над всеми поступками героев постоянно нависает мрачная тень жестокой эпидемии – чумы, гнева господнего. Но эта черная туча, которую вобрал в себя средневековый фильм Бергмана, будет пронизана лучами света – благородством героя и его оруженосца, невинностью молодых странствующих артистов, словом, будет в фильме и нечто "мадригальное", оптимистичное, без чего он никогда бы не стал шедевром.
"Седьмая печать" — сильное и лаконичное высказывание режиссера о том, что вечно волнует человека, — о жизни и смерти... Высказывание, облаченное в форму сказки для взрослых людей, которые стали взрослыми потому, что расстались с большинством иллюзий. Одной из "печатей" стал сам фильм — его образы впечатываются в память.
Но это не только сказка для взрослых. Ее жестокость сродни безапелляционной жестокости старых сказок, которыми некогда потчевали детей. Всё просто: смерть есть. Подспудно дети это знают, поэтому фильм близок им.
Отдельно хочется сказать о достаточно необычном для "исторического фильма" нюансе. С легкой руки Сервантеса в европейской культурной традиции оруженосец стал плутом, хотя и преданным своему господину; человеком хорошим, но недалеким, хотя и хитрым; словом, этаким мужичком себе на уме, который заботится о пропитании для рыцаря, занятого разговором с дУхами, но при этом, в первую очередь, не забывает о собственной утробе. Естественно, что такой образ оруженосца превратился в стандарт для более молодого искусства, черпающего в литературе и театре, — кино. Однако Бергман не стал следовать стереотипам Возрождения. Он углубился дальше в прошлое (в непривычное и уже почти незнакомое прошлое, лежащее на оси времени намного дальше эпохи Возрождения, литературным олицетворением которого является проза Сервантеса) и превратил оруженосца в самостоятельную личность, закаленную огнем, водой и – особенно – медными трубами, в которые дудели священники, отправляя его на Священную войну. Этот оруженосец твердо знает, что такое справедливость, он научился убивать. Он утратил веру в Бога и жалость к нему, но не утратил веры в человека, а, напротив, обрел силу, и теперь способен не только жалеть человека, но и помогать ему, верша свою собственную справедливость.