Каскадер падает с моста и получает травму, его женщина уходит к известному актеру, поэтому ему остается только гнить в больнице. Он решает покончить с собой, но ходить он не может, поэтому (а также из-за одиночества) рассказывает удивительные истории девочке со сломанной рукой. Истории немедленно врываются в кадр, зачеркивая больничный ретро-интерьер. "Запределье" очень отчаянно, хотя в кадре нет драмы, показывает это перемещение в мир фантазий, где на фоне сюрреалистической оранжевой пустыни развеваются гигантские полотна, окрашивающиеся кровью в знак мести, а ярко-зеленые одежды индийского воина контрастируют с черным, словно смоль, телом обнаженного негра. "Запределье" — эскапизм, схематичный, неуверенный, прерывистый, нужный лишь для того, чтобы приручить ребенка, ближе к концу фильма превращающийся в мощный психоаналитический выхлоп, который вызывает катарсис. Это выглядит наивно и... реалистично.
Как сказка "Запределье" не слишком удачен, хотя образы Тарсема сразу покоряют взгляд, но фильм вызывает размышления именно этой сыростью меняющейся под давлением девочки истории. Многие любят говорить, что писатели всегда пишут про себя. Мне это кажется сомнительным, хотя собственный опыт очень сильно помогает в создании персонажей или ситуаций, пусть даже от противного или как альтернативное развитие событий. Однако если мы говорим о сказке, которая рассказывается налету, создается из обрывков идей, образов, то от недостатка заготовок и фантазий человек гораздо теснее связан с персональным опытом, чем это происходило бы при написании книги или романа. Не имея возможности подумать и подготовиться, рассказчик одевает в фантастические одежды самого себя и мысли, которые его тревожат. Помню сказки бабушки, которая неохотно поддавалась на мое нытье и сочиняла истории, где, как я теперь могу понять, сочеталось как ее бытие, так и какие-то элементы из моей собственной жизни.
То же самое происходит и с каскадером из "Запределья". Он создает пятерых героев, каждый из которых не похож на другого, а значит вызывает интерес. Воин-индиец, великолепный негр, напоминающий мне Анубиса, Чарльз Дарвин, мастер взрывов и Бандит в маске. Каждый из пятерых ненавидит губернатора Одиоза, у каждого губернатор что-то отнял, при этом губернатор не персонифицируется. У зла пока нет лица. Зато лицо одного из героев, Бандита в маске, принимает вид отца девочки, пока рассказчик не узнает, что отец погиб. Тогда, чтобы не растревоживать ребенка, каскадер вводит в рассказ самого себя, повстанец-грабитель принимает его собственные черты. С этого момента рассказ начинает развиваться от общего, вымышленного к все более и более личному. Рассказчику удается держаться, меняя рассказ по прихоти девочки и пластично трансформируя сюжет, пока внутри не появляется женщина, окончательно обрисовывая внутренний конфликт каскадера. Он — все пять, у него отняли все, — и одновременно он предатель, заставляющий девочку красть морфий. Зло же не персонифицировано, потому как каскадер не способен пока его озвучить. Причем если до появления женщины рассказчик охотно шел на поводу у девочки, теперь он делает все по-своему, потому как это уже не выдумка, а своего рода реконструкция.
Образы "Запределья" напоминают анализ снов Фрейда тем, насколько они разрознены, разделены и просты. В моем представлении сны всегда сюжетны или спутаны, они куда-то ведут, постоянно развиваются. Фрейд же раскладывает сон на набор отдельных символов, за счет чего анализ выглядит искусственно. Однако в фильме Тарсема выдуманные роскошные фигуры и схватки выглядят столь же схематично, как могли бы выглядеть описания сна в духе "я сел на красного коня, но на моем пути было бревно, и я не мог обойти его". Эта схематичность, незаконченность, сырость неожиданным образом постфактум заставляет поверить в истинность переживаемого. Следя за изощренным сюжетом и битвой пятерых против всемогущего одного, окруженного ордами насекомых-слуг, безлицых и черных, мы могли бы увлечься сказкой, но при этом сам рассказчик был бы нам глубоко безразличен. В "Запределье" слой реальной жизни, с раздражающей толстоватой девочкой и чересчур красивым калекой за счет фантазий наоборот становится более важным, мы понимаем связь, осознаем, что является основой, а что — продолжением, на каком базисе строится этот цветок из разноцветной ткани.
При таком подходе особенно сильное впечатление производит то, как рассказчик начинает неистово убивать своих героев. Для сказки маленькой девочке, которая лежит с пробитой головой, это слишком жестоко, но каскадер, едва не рыдая, продолжает это делать, несмотря на мольбы, потому что таким образом он словно убивает сам себя, т.е. символически выполняет то, что физически не получилось. Накал сцен очень силен, потому что жестокость по отношению к вымышленным персонажам оборачивается самой настоящей, серьезной жестокостью. В этой вымышленной резне, где погибают, брошенные охваченным местью Бандитом в маске, многие друзья, каскадер приходит к выводам, которые самостоятельно, не в форме сказки сделать бы не смог из-за чересчур большой сложности осмысления поражения. Круто, если подумать.
На таком фоне концовка выглядит несколько ненатуральной, похожей на "Хьюго" Скорсезе. Нельзя сидеть на двух стульях — с одной стороны, разбирать драму отдельного человека с помощью образов, а с другой стороны, говорить про то, как же сурово было в эпоху немого. Но это фильм не особенно портит.
Как он хорош:
Также мне понравился образ белого полотна, окрашивающегося снизу доверху алым в знак мести: