Один из самых известных фильмов чешской "новой волны", фильм-эксперимент, попытка передать кинематографическими средствами исступленность, вызванную бесконечно изматывающим бегом по чужой и смертельно опасной территории. Основное время действия: Вторая мировая война. Два чувака спрыгивают с поезда, идущего в концлагерь, и пробираются наобум через леса и поля, зная только одно: остановка чревата гибелью. В фильме постоянно используются рефрены. В сюжет, нарушая его линейность, врываются обрывочные воспоминания героев об относительно давнем времени (события происходят до бегства) и времени недавнем (события, которые уже произошли во время бегства, то есть, были показаны в фильме), причем эти воспоминания повторяются, приобретают навязчивость, отчего фильм становится похож на "забуксовавший" сон, – когда дремлющее сознание зацикливается на чем-то одном и постоянно к этому возвращается.
Вообще говоря, этот трюк, превращающий фильм в "сновиденческий фильм", мгновенно вызвал у меня "эффект узнавания". Мне показалось, что я имею дело с очередной интерпретацией рассказа Амброза Бирса "На мосту через Совиный ручей", в котором описывается, как солдата приводят на мост, чтобы казнить, но он сбегает и долго-долго бежит по лесу, а в конце концов выясняется, что он все-таки был казнен, и это бегство – посмертное бегство.
Однако бегство героев фильма заканчивается их пленением (подозрения на Бирса моментально отметаются), причем поймала их компания отвратительных стариков, вышедших толпой на охоту. В последующих сценах особенно ярко сознаешь, насколько отвратительна старость и насколько хрупка и бесполезна юность. Старики упиваются своим старческим всевластием, как бы платят молодости за свою ущербность. В финале фильма "подозрения на Бирса" вновь дают знать о себе с полной силой: местный фашистский офицер приказывает старикам – раз уж у них с собой ружья – расстрелять чуваков. Вновь, как и в начале фильма, звучат выстрелы: и вновь, как и в начале фильма, чуваки невредимыми углубляются в лес. Это можно трактовать двояко: либо старики, которые по сути не убийцы, просто решили потрепать юнцам нервишки и стреляли в воздух. Либо наши герои действительно умерли, – от смерти, мол, не убежишь. В таком случае кошмар наяву превращается в ночной кошмар, — многие ведь уверены, что смерть – это сон.
В фильме есть классная сцена: герои добираются до какого-то хутора. Один парень заходит в дом. На кухне женщина варит суп. Он молча смотрит на нее. Идет монтажная нарезка из того, что было "на самом деле", и из того, что представляется либо парню, либо женщине, либо им обоим: а представляется им убийство женщины. Скорей всего, им кристально ясно обоим, что будет с женщиной, ежели она не поделится едой. Слова не произносятся, все ясно и без слов. Сцена несовершённого убийства повторяется вновь и вновь. Причем значение этой сцены убийства меняется несколько раз на протяжении какой-то минуты (используется монтажный эффект Кулешова): когда кадры убийства следуют за кадрами, изображающими парня, в сцене читается отчаянная решимость. Когда кадры смерти идут после кадров с женщиной, стоящей у плиты, сцена пронизана отчаянным страхом. Когда же эта сцена следует за двумя смежными планами (первый план изображает, как женщина совершенно добровольно режет хлеб, второй план показывает парня, молча глядящего на этот процесс) – сцена убийства окрашивается в цвета стыда и в то же время облегчения (он хотел убить добрую женщину, но все же не убил; все разрешилось благополучно).