Когда фильм вышел, поклонницы классического романа Джейн Остин были в ярости. Они вспоминали сериал с Колином Фертом и громыхали ведрами, желая линчевать Киру Найтли, потому что та совершенно не соответствовала ни времени, ни их идеалу леди. И в самом деле — глядя "Гордость и предубеждение", крайне сложно поверить, что мы имеем дело с прошлым. Хотя актеры облачены в костюмы, ездят на колясках и танцуют странные танцы, в них нет совершенно ничего от возникающих в воображении чопорных и воспитанных леди и джентльменов. Это наши современники, которые играют в роман. Причем даже не слишком старательно, отчасти пародируя и преувеличивая.
Однако можно перенести в современность трагедию Шекспира — и не потерять главного, даже заставить приобрести, стать глубже, ближе, трагичнее. История недопонимания в любви вряд ли может потерять оттого, что костюмы сидят слишком модно, а речи говорятся слишком дерзко. Что плохого в том, чтобы играть, представляя свои чувства натянутыми над бездной из условностей, положения и приличий? Я хоть сейчас готова встать на колено перед тем, кого люблю, забраться на башню, освободить принцессу Рапунцель, увлеченно играть арпеджио Ludovico Einaudi, пока меня никто не видит; все это отличная, насыщенная игра. Но основное дело в том, что меня полностью очаровала Кира. Предельно тощая, пластичная, с выразительными глазами и неправильным, слегка изломанным лицом, она совершенно восхитительна в коричневом платье, когда бежит куда-то или пытается словесно драться с холодным и странным мистером Дарси. Мне близка словесная эквилибристика, словесные дуэли, в которых прикосновения заменяются фразами, а невозможность дотянуться и поцеловать компенсируется многочисленными словесными эскападами. Чем более колко изъясняется Элизабет, тем сильнее ей хочется проникнуть сквозь каркас непонятного, сдержанного мистера Дарси. Элизабет естественна, и Кира подчеркивает ее естественность даже в ущерб требованиям времени, в котором происходит роман. Но ей сложно противиться — она смотрит так, словно хочет проникнуть в самую суть, она смеется, но в то же время за смехом кроется смешанное с болью любопытство.
Уязвленная гордость сталкивается с высокомерным предубеждением на фоне необоримой симпатии. Отступать тогда, когда хочется перейти в наступление, опускать глаза тогда, когда необходимо драться, и драться тогда, когда следует попросить прощения, — все это в исполнении Киры настолько чудесно, что я поймала себя на том, что мне нравится эта дурацкая чехарда, в которой безвкусно абсолютно все кроме нее. Все-таки в этих старых-добрых романах есть свое очарование.