Режиссер:
Алексей Октябринович Балабанов. Сценарий: Сергей Бодров мл. (по мотивам цикла рассказов М.А.Булгакова "Записки юного врача"), Оператор: Александр Симонов, Продюсер: Сергей Сельянов.
В главных ролях: Леонид Бичевин, Ингеборга Дапкунайте, Светлана Письмиченко. В ролях: Сергей Гармаш, Андрей Панин, Алексей Полуян, Валерий Зайцев, Александр Мосин.
Фильм Балабанова "Морфий" доставил мне массу радости. Издевательские титры, Бичевин в круглых очках, Дапкунайте в роли сестры милосердия в шапочке и с крестом, достоверность в каждом кадре, где присутствуют вещи, — и вопиющая насмешка там, где действуют люди. Единственный минус фильма в том, что замечательные врачебные операции были прерваны сценой увядания, но концовка искупает такой недостатокъ. Почти как смех карлика в "И карлики начинали с малого". Смотрела бы и смотрела, особенно учитывая, как "Морфий" усмирил людей в зале. А сейчас, когда я сижу и пишу этот текст, мне начинает казаться, что это такой же эффект, как веселье, охватывающее доктора Полякова после инъекции. Когда он возвращается из туалета, где пару минут назад корчился от боли, в приподнятом настроении и начинает танцевать под фривольные песни; его глаза горят нездоровым блеском, а улыбка становится ненастоящей.
Я удивлялась отсутствию молодых киногероев в нашем кино. Но еще в фальшивых "Закрытых пространствах" Бичевин был как раз тем, чего мне не хватало со времен молодого Меньшикова, — обаятельным и умным негодяем, способным играть на женском любопытстве. Потрясающей силы обаяния человек. Здесь Бичевин предстает нескладным и, пожалуй, смешным интеллигентом, который в нужные моменты собирается и принимает жесткие решения. Он держит в узде свое обаяние, сдаваясь лишь в паре моментов, а Балабанов подкидывает ему задачу за задачей, занимаясь скрупулезной реконструкцией эпохи с ироническим оттенком в жестах. Честно говоря, вряд ли наше современное кино предложит мне что-то более интересное, чем Бичевин в роли провинциального врача, то ампутирующий ногу, то делающий трахеотомию. Как эротическая игра в доктора.
Многие зрители обнаружили в фильме чернуху, хотя он сделан так тщательно, укрыт снеговым пухом и заполнен безразличием, шершавостью кожи и мягкостью подушек после обезболивающего, что говорить о таких вещах мне кажется неправильным. "Морфий" не тяжелый и не грустный фильм, он обитает в других сферах. Он весел своими жуткими совпадениями и постоянными происшествиями, аляповатыми титрами и матросами, не умеющими читать. НетЪ в нем и нравоучений, уроков, которые настойчиво приписываются Балабанову. Каждый эпизодический персонаж прекрасен. "Морфий" — во многом очень смешное кино, но этот смех трудно остановить, он длится и длится, а потом хочется встать и спасти дрожащего в углу кузницы Полякова, который до этого так увлекательно и стойко разбирал людские механизмы. И трудно понять, когда наступает этот перелом, когда понимаешь, что шутка закончилась.
Он садится с другой стороны экрана и тоже смеется. А значит уже поздно.
Михал Афанасьич Булгаков, упокой господи его душу, в бытность свою земским врачом, написал несколько коротких текстов, вышедших значительно позже под общим названием "Записки юного врача". Сергей Сергеич Бодров, упокой господи и его душу тоже, по этим запискам накропал цельный сценарий, который Алексей Октябриныч Балабанов и поставил в цветной звуковой художествественной киноленте всем на потеху.
Потеха, начнём уж с плохого, вышла так себе. Фильму отчаянно недостаёт драйва и напряжения, и, главное – фильму недостаёт хоть какой-то несущей конструкции, стержня, функцию которого, в виду отсутствия макгафинов, выполняет морфий. Идеологическая насыщенность картины настолько однобока, что даёт уверенные основания называть фильм "реквиемом по мечте начала двадцатого века", как сказал мой сосед по креслу в кинотеатре. То есть – "наркотики – зло". Всё остальное – второстепенно.
Тем не менее, фильм, конечно, не лишён и достоинств. Прежде всего – это балабановская размеренность, и тяготение к генетическому, естественному сюру, вырождению нашей реальности до той степени, когда она становится ирреальной. Неспешное повествование о неспешной жизни маленького хутора (уезда?), в котором находится больница, а вокруг – дикое поле, насыщенное сумасшедшими, недалёкими и революционерами, не может быть плохо. Здесь Балабанов неизменно верен себе, и чувствует себя в данном материале, как рыба в воде. Несколько сцен – скажем, первая ампутация или сцена в туалете – достойны того, чтоб войти в самые что ни на есть анналы. (Забавно, кстати, как целый ряд сцен напоминает отрывки другой, тоже очень зимней и ретро-эстетичной картины Балабанова – "Замка").
Ещё один плюс – прекрасная актёрская игра. И Дапкунайте и Бичевин отыгрывают на пять баллов, и прекрасно вписываются в антураж. (Панин, Письмиченко и Гармаш уверенно чувствуют себя в группе поддержки). Похуизм здесь выглядит, как похуизм, экспрессия, как экспрессия, а абстиненция – как абстиненция. Не смотря на лёгкую дереализацию, каждому кадру, взгляду и вздоху веришь безоговорочно.
К концу фильма о происходящем складывается скорее благоприятное впечатление, но ждёшь всё же какой-то яркой финальной точки, подытоживающей происходящее с логической и философской точки зрения. Финал же, хотя и оказывается довольно сильным аккордом, тем не менее ясно демонстрирует, что ничего нового Балабанов нам выдать не в силах. И, естественно, тут же порождает вопрос: а зачем тогда вообще снимать кино?
Данный фильм, как мне кажется, появился на свет только благодаря магии имён: Булгаков, Бодров, Балабанов. Если бы эта троица называлась "Иванов-Петров-Васечкин", никто не дал бы под такой проект ни копейки, и уж тем более не пошёл бы этот фильм смотреть.
Мораль: перед тем, как что-то снимать, подумай, зачем тебе это нужно. Может быть, ты мог бы потратить это время с большей пользой?
В фильме Алексея Балабанова идет жесткий переплет вымышленных историй Булгакова (или, может, псевдовымышленных – рассказ "Морфий") с автобиографическими (или, может, псевдобиографическими – "Записки молодого врача") историями знаменитого М.А.Булгакова. Это напоминает, кстати, "Обед нагишом" Дэвида Кроненберга, — фильм про Уильяма Берроуза (Берроуза – в представлении биографов), снятый по роману Уильяма Берроуза. Что охуенно в фильме "Морфий", так это то, что фильм является типично балабановским, но в то же время в нем чувствуется и Булгаков. Причем Булгаков ранний, "неоперенный" (после "Замка" я не думал, что Балабанов может в принципе сделать хорошую экранизацию, но он меня обманул). Когда Булгаков стал матерым писателем, он приобрел иронию и горькую ухмылку, но когда был молод – давил натуралистичностью. Почти 50-летний Балабанов давит натуралистичностью, но заместо горькой иронии и ухмылки стебется. Но все-таки, чувствуется, они мыслят "на одной волне".
Фильм живописует то, как в начале ХХ века глубинка обходилась с молодыми врачами без связей, вынужденными по распределению там зависать. Фильм показывает, что такое вообще – глубинка. Точнее говоря, это показывает Балабанов, а потому одновременно и веришь, и не веришь. С другой стороны — нет причин, чтобы не верить.
Балабанов что-то вроде Овчарова, который до сих пор прекрасно изображает "русские характеры и нравы и особенности русского лубка", только Балабанов гораздо более мизантропичен.
Первая половина фильма скучновата, но вторая половина – и особенно эпизод "Угличъ", где проза Булгакова вообще не при чем, — очень хороша. Там есть действие, там есть драйв.
А теперь умрите от последующего сложноподчиненного предложения. Очень здорово, сатирически и в то же время как-то "антисатирически" ("над кем смеетесь — над собой смеетесь?" — из гоголевского "Ревизора"), причем всего лишь парой мазков выписан любимый персонаж Балабанова – антипод "типичного русского человека". В данном случае, этим антиподом является врач-еврей Горенбург, коллега главного героя Полякова. Оба – заядлые морфинисты, как, видимо, и все уездные врачи. Но только этот хитрый еврей, всегда держащий нос по ветру, сумел устроиться. Сперва добывал морфин по выписанным собой рецептам, покорно снося волю арийца, которую демонстрировал напористый торчок Поляков, а потом, после октябг’ской г’еволюции, стал комисса’ом и даже побежал, г’азмахивая г’евольве’ом, за коллегой, после чего получил пулю. Но пуля была выдана браунингом Полякова не из-за националистического превосходства оскорбленного хозяина земли русской, а по любви к женщине, что показывает следующая сцена: пассия Полякова, посаженная на иглу тем же самым Поляковым, выгребает из карманов мертвого Горенбурга два флакона раствора морфия – запас на будущие две недели…
Фильм заканчивается тем, что Поляков, трагический персонаж, колет себе последнюю дозу. Колет, проникнув в кинозал, – его туда, болезного, пустила сердобольная кассирша. Зрители смотрят какую-то дурацкую немую комедию, ржут, как сивые мерины, но Полякову грустно, холодно и впереди пустота. Он колет себе новую дозу, таращится в экран, полуискренне-полуискусственно ржет, затем стреляет себе в горло. Вот это точно — смертельная доза…
На экране кинозальчика легко треморится надпись "конец", – и этим "первобытным" "концом" заканчивается и "Морфiй" Балабанова… Режиссер отождествляет своего зрителя со зрителем "того" кинофильма.
В глаза бросается вот что. Последние десять или даже больше лет Балабанов снимает любую сцену так, как она пришла бы на ум обывателю. Но тот же самый обыватель немедленно отверг бы подобное художественное решение этой сцены (да и саму эту сцену выкинул бы нахер как нечто пошлое, слишком очевидное)… а Балабанов ее снимает. Допустим, сцена называется "ампутация ноги". Обыватель, перед которым стоит задача отснять эту сцену, представляет ее себе во всей красе. После чего приходит к выводу, что такую сцену, если она будет показана буквально, наблюдать было бы не слишком приятно. Но Балабанов именно так ее и снимает! Вы, подонки, хотели этой сцены, но бежали ее, а нате теперь, увидьте!
Точно так же мы видели, например, "черножопых зайцев", с которыми "серьезно говорит" Данила Багров в фильме "Брат". Точно также мы видели нашу моноплановую звезду Ренату Литвинову (и только лишь после нее – ее персонажа) в "Мне не больно" и так далее и так далее. Балабанов показывает концентрированную банальщину, которой все страшатся. И это – стиль. Весьма впечатляющий, надо заметить, но только до тех пор, пока не слишком бросается в глаза.
И все же я жду от Балабанова (по-моему мнению, самого оригинального режиссера нашего времени, хоть наше время и лишено оригинальности) гораздо большего.
Юлия Ульяновская:
Рецензия на фильм "Морфий", или результат слияния трёх Б.
Фильм Балабанова по сценарию Бодрова-младшего. Чувствуете в этом торжественность и важность? По сценарию мертвого мальчика, которого все знали и многие любили, сняли фильм. Первая причина отнестись с уважением. Вторая причина – первоисточник. Уж Булгакова, не совру, знало и любило гораздо большее количество этих пресловутых "всех", чем Бодрова. Если мальчик с уважением отнесся к первоисточнику, значит, он не мог его слишком испортить. А если и Балабанов расшаркался, то в фильме вполне могло остаться что-то от Булгакова. Это очень важная причина. Третья причина посмотреть "Морфий" улавливается уже в процессе просмотра, как бы глупо это не прозвучало. Дело в том, что Бодров, затеяв этот сценарий, буквально поднял нечто, валяющееся на виду: идею нанизать записки врача на рассказ "Морфий", взяв его за основу. Наверняка, составляя план, Сережа вдруг увидел, что легкого совмещения не получится: есть пробелы, их надо заполнять, и "подушки" эти должны вид иметь родной, михалафанасичевский. Поэтому проштудировал "Белую гвардию" и, возможно, "Собачье сердце". Из этих книг очень просто получить информацию о том, что за время началось в 1917 году. Как ловко оборачивался комиссаром всякий жук, как канула вся субординация, как заживо жгли в домах хозяев, а на улицах городов вооруженные неграмотные чурки из РСДРП требовали с прохожих мандаты. Это был неплохой ход, он добавил фильму глубины: нам не просто показывают жизнь врача, не просто падение морфиниста, но переход от одной жизни к другой с полным и бесповоротным разрушением всей предыдущей. Кстати, не находите, что этот год в нашем кино – просто год Белогвардейской Славы? Колчак – герой, пролетариат – стая горгулий… К сожалению, фильм Балабанова стоит ближе к идее года, чем к булгаковской мысли. Да, Булгаков ненавидел "приметы времени", это верно, но ненависть его была не к Красной армии, и не к людям, а к невежеству и потере человеческого достоинства. Бодров не выпустил из внимания этой линии – невежества, но не стал акцентировать на ней, не сделал контрастной: ведь какими еще могут быть пациенты у сельского доктора? Серыми, конечно, это нормально. Видимо, продемонстрировать просветительскую деятельность и борьбу доктора с этой серостью не входило в планы двух Б. Какой смысл в этом отказе? Что человека не переделать, предрассудки не сломать, такова статичная данность? Если человек и способен на изменения, то лишь в дурную сторону? Довольно депрессивный посыл, но фильм ведь не депрессивный почему-то. Ага. Потому что тут в блеске появляется третий Б: словно напуганная лошадь, он выносит зрителя из безысходности, как из ночной вьюги, и увлекает подальше от черного леса, где промышляют Бодров и Балабанов. Доктора Полякова нет, верно, но доктор Булгаков-то жив, значит можно немножко отмотать назад и думать другое, хорошее. Какой был знающий доктор, как делал ампутацию и трахеотомию! Почти как Леопольд. Многих спас, значит, и его спасут. Вот такой мягкий "поворот на ножку" происходит, и сердце успокаивается, но все же чуть ноет.
Четвертая причина – очень субъективная (тоже). Мне показалось, из хороших картин состоит фильм. Правильный взят городок, и стены, и двери его, и вывески. В Угличе убили Дмитрия-царевича. И актер, и каждый-каждый статист одет с большой точностью времён, без пренебрежения к несведущему зрителю. Поездки, больница и дом, и быт – Аксинья с Власом, приемная, патефон, операционная, навязчивые декадентские песенки, уютные керосиновые лампы, и вчерашнее студенчество, и страх в глуши – всё есть в картинах. Глупо сетовать на скуку начала – ну как же можно сделать "экшн" из уныния, удавленного глухой тревогой? Зрителю обязательно нужно было тоже приуныть и заволноваться, чтобы понять дальнейшее – как все вышло и почему. Дапкунайте красавица (сколько ей лет?), и сыграла замечательно, а ведь трудности наверняка были – и с операциями, и с уколами, и с реакцией на морфий – сложные действия и сложные выражения лица. Хорош ее персонаж, и легче легкого было увязать между собой медсестер Аннушек из "Морфия" и "Записок" в одну (может, через это к Бодрову и пришла вся идея). Жертвенность Анны, "тайной жены", дополнили и усугубили – зритель толстокож, ему нужна длинная игла. Хорошо играли все, ровно – а не то чтоб один катался Гамлетом, а вокруг него стояли фанерные фигуры. Тревожит меня только необъяснимое появление вдовы с мопсом. Зачем она? Как признак начала падения? Или индикатор чего-нибудь? Откуда она вылезла? Разве что из "Собачьего сердца": к профессору хаживали странные дамочки, одержимые, правда, омоложением. Но при своей беспричинности актриса в этой роли "сделана" как полагается: провинциальная красотка, шарж на столичный эталон. Да и не буду больше о картинах.
Сначала я хотела текст свой начать так: "Дорогой Михаил Афанасьевич! Я не знаю, где ты сейчас находишься и как себя чувствуешь, но…" Так вот, дорогой Михаил Афанасьевич, пусть тебе редко везло с кино, а именно – всего дважды: с "Иваном Васильевичем" и "Собачьим сердцем" ("Бег", "Дни Турбиных", "Мастера и Маргариту" стыдно даже и в расчет брать), тебя не должен огорчать "Морфий". В отличие от многих провальных попыток, в "Морфии" иногда чувствуется твое присутствие и слышатся твои слова. А режиссеру Балабанову я благодарна – за то, что его в этом фильме будто бы и нет совсем. Считаю, что уметь так растворяться в воздухе – достойно восхищения.
Таким образом, причины вы мои теперь знаете, и можете сами решать, стоит ли "приготовлять раствор". Рекомендую фильм булгаковским поклонникам, читателям, любителям, коллекционерам. Они хотя бы смогут судить его со страстью.
