Режиссер:
Павел Лунгин. Сценарий: Дмитрий Соболев, Оператор: Андрей Жегалов, Композитор: Владимир Мартынов.
В главных ролях: Пётр Мамонов, Виктор Сухоруков, Дмитрий Дюжев. В ролях: Виктория Исакова, Юрий Кузнецов, Нина Усатова.
Награды: 2006 — 6 премий "Золотой орел" (лучший фильм, режиссер, сценарий, актер, второстепенный актер (В.Сухоруков), оператор), фильм открытия 17 ОРКФ "Кинотавр" в Сочи; гран-при — приз зрительских симпатий за лучший игровой фильм в программе "Великолепная семерка "МК" (Фестиваль газеты "Московский комсомолец" "Московская премьера"); фильм закрытия фестиваля (Венецианский кинофестиваль).
Владимир Гордеев:
Вместо душеспасительной драмы — душещипательная мелодрамка
Новый фильм Павла Лунгина начинается вот с какой сцены: небо стального цвета; очень холодное море, судя по глубокой его синеве; и "утлый челн", в котором сидит худющий пожилой мужик и работает веслами. Он добирается до маленького острова, покрытого снегом, кидается носом в сугроб и плачет, плачет, бормочет какие-то покаянные слова. Потом следующая сцена, озаглавленная лаконично, но абсолютно понятно: "Война. 1942 год". Опять море. Тягач. Совсем молодой кочегар Анатолий и капитан тягача Тихон попадают в плен фашистам. Тогда, цепляясь за свою жизнь и обезумев от страха, Анатолий берет пистолет у фашисткого офицера и, по его настоятельнейшей просьбе, стреляет в Тихона. Глядя вслед уплывающему немецкому судну, Анатолий грозит кулаками и исступленно орёт: "Суки! Тихона убили!!!" Однако ж фашисты заминировали кучу угля, и радость спасенного была недолгой. Он взлетает на воздух, но… выживает. Из прибрежных вод полуживое тело вытаскивают монахи маленького, уединенного монастыря, расположенного на одном из этих неприглядных северных островов.
Ну, а тут, собственно, начинается и сам фильм. (Причем начинается чуть ли не с первой сцены, и зачем та сцена имела место быть в начале, до сих пор для меня остается загадкой).
Анатолий остаётся жить в монастыре, причем жизнь его по-прежнему связана с углём, — он служит истопщиком, и его халупа находится вдали от братьев по вере. Но вот какая интересная штука: отец Анатолий — самый популярный батюшка в монастыре. К нему с большой земли едут люди, а он дурачится, кривляется, но, в конце концов, даёт им такой совет, такое задаёт им направление, что жизнь человеческая круто меняется, и — в лучшую сторону. Вследствие чего, отца Анатолия почитают чуть ли не святым. Как миряне, так и монахи, которые, впрочем, ни за что в этом не сознаются.
Уже много лет отец Анатолий ведет мучительную, аскетичную жизнь. Причем муки, понятное дело, не от аскезы (к которой он привык), а от вечного, гложущего чувства вины за то, что он предал и убил человека. И вот он не понимает, за что же ему Бог даровал умение "помогать людям"…
Как мне кажется, Павел Лунгин был просто обязан реабилитироваться перед зрителями за своего ужасного, конъюнктурного, рекламного "Олигофрена" "Олигарха". И он почти реабилитировался, призвав на подмогу Петра Мамонова, с которым еще 16 лет назад достиг наивысшего триумфа (фильм "Такси-блюз").
У Мамонова очень фактурное лицо, и он чрезвычайно хорош в роли отца Анатолия. Хотя "святости" в его персонаже немного. А по сюжету это не так, даже несмотря на заверения отца Анатолия перед паствой (и перед зрителями), что он вовсе не отец Анатолий, но вот сходит сейчас за советом к отцу Анатолию, а тот, хоть и НЕ "святой человек", но начитанный, даст совет… Особенно убедительно у Мамонова получаются вот эти внезапные и резкие ужимки, кривляния, и порой может создасться впечатление, что отец Анатолий бесноват. А это не допуcтимо ни при каких вариантах! ...Но, конечно, в целом Мамонов вовсе не превращает своего персонажа в блаженного дурачка, ни, тем более, в бесноватого монаха, и мои претензии можно считать претензиями по мелочам. Даже более того, отец Анатолий "изгоняет бесов" из отца-настоятеля! (Таким неуклюжим образом я перехожу к другому важному персонажу). Роль настоятеля досталась Виктору Сухорукову…
Сухоруков уже давно воспринимается мной как артист большого цирка, но тут его смешное и, похоже, уже вечно комическое амплуа пришлось к месту. Отец Филарет, доброжелательный и дурашливый человек, выглядит калькой с Феофана Грека из "Андрея Рублева" Тарковского. Тот писал иконы, но был поверхностным человеком, неверящим. То же самое и отец Филарет. Свысока подшучивает, дурачится, но дурачится так, чтоб не уронить в грязь свой статус "начальника", знает меру, а всё ж таки знает не только меру, но знает кое что и о себе. И не рад этому знанию. Зато рад отцу Анатолию, и любит его, восхищается его истовой верой. Вот характерный эпизод. После пожара, захватившего и просторное жилище Филарета, отец Филарет идёт селиться именно в заваленную углем кочегарню отца Анатолия. Приходит с красивым одеялом, устраивается, снимает свои пригожие сапожки и походя рассказывает, что вот, де, одеяло се купил, когда ездил с митрополитом в Афон, а потом спрашивает: "а где ты спишь?" "Да вот тут на углю". "Ну и я тут посплю, вместе будем ночевать, вместе будем Богу молиться". Только ночка у отца Филарета не задалась, сперва Анатолий его сапоги спалил, а потом навесил на дверь замок и закрыл вьюшку: вся хижина покрылась дымом, Филарет заметался как таракан, завизжал, убоялся удушья, а отец Анатолий знай в топку подбрасывает: "Бесов, — говорит, — из тебя гоняю". Этот интересный метод по изгнанию бесов при помощи земного ада возымел практическое действие. Когда уже совсем хана настала, отец Анатолий сбил замок, а Филарет, выбравшись наружу, успокоился. Говорит: "Да, а ведь действительно, сильно был привязан я и к одеялу этому, и к сапожкам. Да и умереть боялся, без покаяния и отпущения грехов". Этот эпизод тем более характерен, что поначалу отец Филарет был преисполнен собственный подвижнической значимости от одного только переселения в чулан к отцу Анатолию. И даже помог ему отвезти тележку с углем от пристани к кладовой. Ну прям Ленин на субботнике!
Третий актер, который подыгрывает Мамонову — Дмитрий Дюжев. Конечно, видеть Дюжева в черный рясе очень забавно. Тут даже к месту будет ввернуть словосочетание "когнитивный диссонанс". Но густая борода и усы, то ли выращенные Дюжевым, то ли наклеенные гримером на его лицо, прячут тяжелую челюсть в этих зарослях, и по-крайней мере визуально Дюжев перестает напоминать тупых бандитов или десантников (к которым мы все привыкли в его исполнении). Однако, голос, манера выговаривать слова, остались прежними. Впрочем, и они здесь к месту. Обида и недоумение отца Иова выглядят очень искренними: мол, как же так, я, статный здоровый мужик, который мог бы выбивать из людей деньги и дерьмо, пошел честно служить Богу, а он мне не даёт дара "помогать людям", в отличие от тебя, отец Анатолий.
Вроде бы интересный, хороший фильм! В кои-то веки сделали достойное кино на модную нынче тему о православии, и как будто бы без оглядки на слово "мода". Фильм мог бы быть просто великолепным, если бы…
Вот, казалось бы, ерунда. На службах отец Анатолий молится в пику всем вполоборота к алтарю. Это нервирует монахов. Но ведь отец Анатолий весь фильм их нервирует! Нервирует почему? Потому что его вера более глубока, чем их вера, и потому что с людьми он прост — поэтому-то к нему миряне и тянутся. Зачем же понадобилось режиссеру брать его и ставить в одном валенке и в одном носке вполоборота к алтарю? Этакий "бунтарь без причины". Нарушает обряд. В одной из предыдущих сцен отец Анатолий посоветовал отроку: "Молись, как умеешь", — и это было обоснованно, это было понятно. Но режиссеру понадобилось продемонстрировать слова отца Анатолия еще более наглядно, но вместо наглядности получилась неумелая наивность. Речь ведь не о молитве идет, а о ритуале. Этот дешевый, комический, популисткий трюк нарушает целостность образа отца Анатолия. Типа, у него какой-то свой Бог, особенный, и говорит он с ним по-особому. Но разве ж отец Анатолий сектант, какой-нибудь раскольник? Что он тогда делает в православном монастыре столько лет? Такой глупый парадокс моментально ставит режиссера в положение поверхностного отца Филарета.
Но сильнее всего разочаровывает финал. Такое ощущение, что его приглаживали, отсекали острые углы, адаптировали для якобы незатейливой и туповатой публики. Уже словно слышатся оправдания режиссера: у нас ведь художественный фильм, там должно быть все взаимосвязано, все сюжетные линии должны быть ровными и одинаковыми, как магазинные макароны. Необходимо, мол, поставить жирную, убедительную, логичную точку. В результате же фильм превращается из душеспасительного, ободряющего фильма в душещипательную мелодрамку, которую посмотрел — и забыл.
Оказывается, Тихон выжил! Отец Анатолий спасает его дочку от бесов, узнаёт удивительную новость о том, что Тихон выжил и даже стал адмиралом (кстати, с какой интересно стати капитан баржи стал адмиралом?), — и теперь может помереть спокойно! Вот уж действительно, просто охренеть…
А если бы Тихон не выжил? Следуя логике авторов, можно ради смеха предположить, что тогда так и ходил бы отец Анатолий вечным жидом по этому острову!
Одним махом убивается великое христианское таинство, которому посвящен фильм, — ПОКАЯНИЕ.
Да даже с мещанской точки зрения отец Анатолий и церковь теперь выглядят глупо. Каялся, каялся отец Анатолий весь фильм, весь "освятел" — и делал это, как выясняется, почем зря. Ну чистой воды перепев фабулы "Конформиста" Бертолуччи, правда, под другой идейный аккомпанемент. В любом случае, в фильме начинает явственно звучать мотив обмана. Который является даже не самообманом бедолаги Толика, а обманом со стороны Бога, намеренно скрывающего от отца Анатолия правду насчет Тихона, но охотно открывающего для него тайны всех остальных людей. Происходит словно бы "натуральный обмен" — в качестве компенсации за необоснованные душевные страдания отцу Анатолию даётся дар "помогать людям". "Обмен" (о котором, кстати, тоскует отец Иов, сознательно обменявший земную жизнь на жизнь монастрыскую), превращается в "обман", а всё, что было божественного, покрывается пылью чего-то нечестного и неравноценного. Как бы получается, что отцом Анатолием просто воспользовались, а когда необходимость им пользоваться исчезла, он получил прощение. Причем, что совсем уж ни в какие ворота не лезет, ему оказалось достаточно получить прощение от самого что ни на есть земного, далекого от церкви и Бога, Тихона. Одна эта сюжетная коллизия говорит о том, что фильм сильно далек от православия и вообще христианства, хотя, вроде бы, он снят про батюшек и про монастырь.
Нет, конечно, намерения Лунгина были благими, а что получилось? Режиссер заземлил драму, опошлил, сыграл на публику. В результате получился трусливый псевдоглубокий фильм на модную тему, который снимали как будто затем только, чтобы в очередной раз заявить во всю глотку на международных фестивалях о "русской соборности, духовности и красной рыбе из Баренцева моря". Очень жаль.
Пока я находилась в командировке в Сыктывкаре и скучала в гостинице, нажала на кнопку телевизионного пульта, сразу наткнувшись на передачу о юродивых. Перемежая отрывки из "Острова" речами церковников и модных светских персонажей, там говорили о том, что юродивый — персонаж, отображающий высшую силу, персонаж, способный говорить абсолютную правду, отрешившись от материальных благ. Рената Литвинова, уклончиво опуская точеное лицо, неуверенно говорила о правоте и искренности, а Улицкая воинственно отстаивала важность инаковости. Честно говоря, в таком обрамлении почти искреннее местами лицо Мамонова из фильма как-то поблекло и стало выглядеть мертвенно-ненатурально. Странно другое — такой сильный общественный резонанс вызвало кино, сделанное буквально на коленках и фабулой своей имеющее религиозные "палка-палка-огуречик". Перед ознакомлением Гордеев кинул мне по аське: "Не Андрей Рублев, но интересно". Так вот, что я могу сказать, — действительно не "Андрей Рублев", который в часы ненависти к кино способен вернуть мне глубокую веру в режиссерское мастерство и силу искусства, а смачный русофобский лубок. В общем, те тенденции, которые я осветила в рецензии на фильм "Меченосец", растут, множатся и развращают публику.
Для тех, кто видел Чадова в роли священника, огревшего своего брата-охальника за псалтирь, вряд ли что-то может оказаться сюрпризом. Но Лунгин нашел идеально адекватное мировосприятию "простого русского человека" (тм) решение — он собрал актеров, запомнившихся в типажах бандитов, и сделал их монахами, а на роль кающегося юродивого пригласил эпатажника и бывшего рокера Мамонова. Сухоруков, Дюжев и Мамонов в притче о покаянии и святости. Для любого здравомыслящего человека это выглядит смешно, но Лунгин попал в цель, потому что знал, на кого рассчитывает, — на толпу во власти иррационального желания упасть перед иконой, ударить себя в грудь, позабыть обо всем окружающем в экстатическом припадке "просветления". И для таких людей перевоплощение вечных бандитов в монахов — это то самое, достоверное, сигнал о широте русской души, о неисповедимости пути Господа. Ведь видели же мы, как Костя Кинчев сменил гимн "Красное на черном" на "Мы православные"? А потому в трансформации грешника в монаха ничего удивительного нет. Итак, первой неприятной линией является упор на язычество, беспросветность, монотонность, отсутствие анализа как такового. Доводы Лунгина почти не подвергаются нападкам, потому что вписываются в этот архетип разгульности, приводящей в конце жизни к святости. Напластования простого быта, смешанные с безличной, холодной северной красотой пытаются обезоружить и лишить возможности критиковать, потому что, якобы, не являют миру претензий. Но на самом-то деле все показанное — отчетливая манипуляция, перенявшая еще и приемы западного блокбастера, иллюстрирующего чудо для маловеров.
Образ Анатолия специфически провокационен, потому что вместе с кротостью в нем соседствует редкое самоволие и самостоятельная трактовка религиозного видения и поведения. Лунгин объясняет это тем, что периодически над отцом Анатолием берет власть Бог, хотя сам человек считает себя ничтожным сосудом. Но Бог ли это? Так ли сильно отличается отец Иов, отец-бухгалтер, способный прямо посреди молебна повернуть человека, кланяющегося не в ту сторону, и этот кроткий старец, гноящий себя в котельной? На мой взгляд, разница между двумя типами совершенно не понимающих и не осознающих веру людей еще никогда не была столь мала. Однако было бы слишком просто сказать, что в образе Анатолия нет ничего трогающего, ведь Мамонов не играет молитву — он действительно молится, от этого делается неловко, потому что стократно говорилось о том, что молиться нужно наедине с собой, не открыто, не на людях. Лунгин же нарушает это правило, заставляя Мамонова молиться прямо на камеру. Он противопоставляет человека Бога — и человека мирского, потому что последний глуп, непоследователен и совершенно в жизни множества объектов потерян. Каждый из тех, кто приезжал на остров, по-своему отвратителен. Легковерная девушка, скептик военный, чокнутая деваха, старуха, которой хряк дороже "любви", невротичка-мать. Лунгин не любит русских, а потому в качестве мессии дает им шарлатана. Ведь мы не знаем, правду ли он сказал пришедшей на аборт девушке, и действительно ли муж женщины жив и находится во Франции. Самомнительность или чудо? Лунгин превращает размышления о вере в размышление о спекуляции, православную историю — в "Планету К-Пэкс". "Мимо тещиного дома..." И это я еще не говорила про чудовищную концовку с волооким Дюжевым.
Продолжая гротесковую и насмешливую линию, отец Иов вздымает на плечи крест, изнемогая в гордыне, и топает по холмам, изображая карикатурного Христа, которому мечтал уподобиться. А Лунгин посмеивается, потому что это "перерождение" у многих зрителей вызвало нешуточный отклик, они, бедолаги, увидели в этом высшую руку. Возрождение язычества на фоне всеобщей деградации — вот что предлагает режиссер. А что же еще можно предложить таким вот рыдающим дурам, которым "на работу надо, мне надо, на работу"? Только придти к ненастоящему юродивому и сдаться на милость природных сил, чтобы не было так мучительно больно жить. Религиозный фильм? Когда я была в Новом Афоне, то перед входом в монастырь женщинам выдавали бутафорские юбки-передники, коими нужно было опоясаться, чтобы войти в храм. Впрочем, самое процветающее там место — это лавка у входа, где серебряными и золотыми цепочками и крестами торгуют. Сопровождающие меня туристы, например, очень оживились, когда это торжище увидели. Так вот мамоновский "Остров" напоминает мне такой же "монастырь". Впрочем, возможно, такая всеобщая тупая "вера" без доверия Богу и достойна таких иллюстраций. Православный блокбастер, [censored].
А подытожить свое мнение хочу отличным анализом "Острова", сделанным Анатолием Юркиным, потому что редко удавалось мне найти столь яркое и совпадающее с моим мнение по поводу фильма: "Утрата героического начала на фоне красиво снятых пейзажей Русского Севера производит странный эффект. У Лунгина в "Острове" Мамонов играетвнутреннего сектанта, склонного изобличать церковные порядки. Это очень опасная интерпретация достоевщины. Можно ли достоевщину сделать китчем?Да, отвечает Лунгин. А что будет, если начать с власовщины, с предательства, а затем два пуда достоевщины перенести в 1974 год? Сейчас посмотрим, с увлеченностью исследователя отвечает Лунгин откуда-то из чрева постмодернистского Молоха. В целом профессиональные усилия Лунгина наводят на мысль о том, что получится, если массовый успех военной беллетристики Валентина Пикуля помножить на политизированные образы Тенгиза Абуладзе. Определенно, не Дмитрий Балашов.
Чем подготовленный зритель глубже погружается в художественную плоть"Острова", тем больше появляется поводов для ассоциаций. Как Сокуров "пристроился" в космополитичной тени блистательного Эрмитажа, так Лунгин воспользовался РПЦ в качестве хозяйственно-маркетингового зонтика, что вовсе не лишено смысла в условиях феодального реванша всовременной России. Со времен "Такси-блюза" Лунгин комфортно пребывает в информационной капсуле под названием "русофобская эстетика". Его личная встреча с православием была запрограммирована задолго до"Острова". Эстетика русофобства оказалась востребована православным мейнстримом потому, что был предпринят эксперимент по поиску универсальной формулы ортодоксального гламура. Неожиданностью оказалось то, что "производственный роман" Лунгина и РПЦ оплатило Российское телевидение." Больше можно прочесть здесь — http://www.kinokritika.ru/recenz_flm1186.html
Интересно, что последний фильм Павла Лунгина "Остров" оказался по своей проблематике близок недавней картине Кирилла Серебренникова "Изображая жертву". В этой картине, главный герой Валя, после потери отца не запускает компенсирующие механизмы забывания, а наоборот решает не смиряться с потерей и всегда помнить о ней. Он перечёркивает свою жизнь, постоянно бередит рану, ежедневно срывая чуть подсохшие корочки. Он целиком и полностью поглощён ежесекундным переживанием смерти отца, винит в ней себя, свою мать, свою подругу, весь мир. Герой Петра Мамонова в "Острове" как и Валя, строит жизнь вокруг переживания смерти товарища, отец Анатолий ни на минуту не забывает о том своём поступке, он как заноза навсегда застрял в его страдающей совести. Искупление этого поступка — средоточие его жизни. Как водится, держа курс на самобичевание, герои максимально упрощают и ритуализируют свою жизнь, выкидывая всё, что не относится к страданию. Она превращается в монотонный однообразный, предельно схематизированный трип, цель которого — искупление вины. Мышление и быт Вали предельно просты: он живёт в максимальной простоте, довольствуясь лишь кроватью и телевизором, ест палочками, чтобы жизнь была ещё труднее, и отец Анатолий живёт в кочегарке, спит на углях, ходит в засаленном ватнике.
Дальше начинаются различия. Валя не виноват в смерти отца. Его самоуничижение фактически не является самонаказанием, своим поведением он наказывает мир, лишивший его отца. Поведение Вали, его последовательное превращение себя в совершенную жертву есть епитимья, наложенная Валей на мир. Можно сказать, что Валя сам выступает в роли епитимьи. У чувашей до начала 20-го века существовал интересный способ личной мести — типшар. В случае "...когда невинно пострадавший или оскорбленный желал доказать свою невиновность или видел, что виновник не осознает, не принимает вину, правдой и неправдой избегает покаяния или наказания со стороны общины, рода или семьи..." он мог прийти на двор обидчика и там повеситься. Жертвую жизнью ради правды, он реализовывал положения чувашской этнорелигии "сардаш" — "Бесчестье хуже смерти", "Красна смерть за правое дело". Человек совершивший типшар добивался того, что виновный становился изгоем. По сути, Валя занимается тем же самым. Его самоуничтожение — это обвинение социуму и универсуму: вы не смогли сберечь моего отца, я тоже отказываюсь жить, чтобы вам было стыдно, ведь сгубив одного, вы фактически сгубили двоих, а то и больше.
Герой Мамонова, отец Анатолий в отличие от Вали имеет на душе действительный камень. Его роль жертвы предопределена извне, малодушным поступком, совершённым в молодости: убийством боевого товарища ради сохранения себе жизни. Разумеется, он мог бы забыть свой проступок, вытеснить его из сознания (в конце-концов время лечит всё), и продолжать жить, но, как и Валя, он чувствует себя неспособным и неправомочным на подобное поведение. Отец Анатолий решает никогда не забывать и вымаливать у бога прощение. Его жизнь — епитимья наложенная им самим на себя. В фильме это не проговаривается, но кажется очевидным, что баржа с углём, которую отец Анатолий разгружает в течение всей своей жизни — это та самая баржа, на которой случилась его беда. Это очень символично — он навсегда привязан к своему преступлению не только духовным переживанием, но и физически. Это как нож в ране, который герой не вынимает, а напротив постоянно теребит, чтобы боль была острее.
Как и Валя, будучи беспрецедентно строг к себе, отец Анатолий строг и к другим людям. Без колебаний ступая по лестнице искупления, ежесекундно чувствуя духовную боль, он и от других требует самоотречения. Поправ свою физическое и социальное тело, он понял цену тела духовного, и заставляет приходящих к нему жертвовать внешним благополучием ради благополучия внутреннего. Иногда это выглядит жестокостью, но надо лишь сменить угол зрения. Отец Анатолий требует от людей того, чего он требует от себя — твёрдости и уверенности.
Слова о том, что "тебя и так никто замуж не возьмёт", брошенные им девчушке в самом начале или требование, чтобы героиня Усатовой бросила всё и ехала в капстрану Хранцию, логично вытекают из не терпящего компромиссов образа мышления старца. Он показывает героиням самый прямой (и не всегда самый простой и очевидный) путь. Ведь пусть даже героиня Усатовой не найдёт в Хранции своего мужа и останётся ни с чем, она до конца исполнит подвиг любви. Или первая девушка, которую отец Анатолий заставляет поверить, что у неё плохая карма. С одной стороны — это жестоко, с другой плохая карма — беда значительно меньшая, чем та ошибка, которую она хотела совершить. Обеих старец примиряет с их судьбой и в этом — великая мудрость. Исцеление же хроменького мальчика выглядело бы совсем лубочно, если бы не сцена, последовавшая за исцелением, когда матери ребёнка приходится делать жестокий выбор — что ей важнее — здоровье своего ребёнка или недоделанный инженерный проект.
Значение картины несколько приуменьшает закрадывающийся в сценарий мистицизм. Если то, как обходится отец Анатолий с первыми двумя ходоками вполне объясняется его этической бескомпромиссностью, то демонстрируемые им дальше чудеса и даже акт экзорсизма снижают психологический накал. Из мудреца и знатока душ он превращается в какой-то научно-фантастический артефакт с религиозной подоплёкой. Всегда неспособность прямо пройти по меловой ленте реализма выдаёт слабость и неуверенность сценариста.
Любопытно, как отец Анатолий несёт свой дар — способность видеть будущее и исцелять людей. Он никому не отказывает, потому что это цена его искупления. При этом, избегая самой возможности самовозгордиться, он часто выдаёт себя всего лишь за служку при старце Анатолии, достигая тем самых глубин самоуничижения.
Не смотря на глубокую религиозность картины, в соответствии с современными тенденциями в ней очень гротескно подан образ церкви. Идёт постоянное противостояние индивидуально страдающего и искупающего свою ошибку отца Анатолия, который внешне далёк от бога, зато внутренне слит с ним воедино, и погрязший в формализме коллектив монахов, для которых служение — слово однокоренное службе. Они внешне подчинены канону, но внутренне бесконечно далеки от веры. Самоотречение отца Анатолия вызывает симпатию и уважение, вселяет в душу надежду, тогда как быт монахов рождает ужас и отвращение — тело Христово на земле покрылось мирским ракушечником и чтобы найти и очистить его нужна безаппеляционность и жесткость отца Анатолия. С прямолинейностью первых христиан он готов спасать не только свою душу, но и души братьев.
Наконец, хочу заметить, что люди стали очень жестоки. Недавно прочёл в одной питерской газете рецу на "Остров", в которой рецензентка сказала, что финальное покаяние отца Анатолия — фальшь сценария. То есть выходит, что по её мнению тридцати лет страданий и отречённости старца не достаточно для получения прощения, типо он и умереть должен был без прощения. Откуда берётся такая чёрствость в душе, такая ненасытная жажда крови? Ведь ясно же, что выживший Тихон — это чудо, дарованное отцу Анатолию простившим его господом. Более того, следуя христианской логике естественно предположить, что если бы отец Анатолий не провёл свою жизнь в вымаливании прощения, Тихон бы и не выплыл (чем-то похоже на параноидальную фабулу "Знаков", не правда ли? Но сколько не в пример "Знакам" реактивной мощи и основательности!). Выходит, старец вымолил не только прощение, но и вымолил жизнь для своего товарища! И это вовсе не фальшь сценария, а напротив, его сила, его ударная сердцевина. Отец Анатолий ДОЛЖЕН был получить в конце прощение, и сценарист просто не стал противоречить естественному ходу православных вещей.
За сценариста оддувался Нгоо.
пысы — вот у меня в названии рецки заявлено, что "Остров", де, третий. Поясню. Первым "Островом" были буддистские посиделки Ким Ки Дука. Вторым "Островом" — футуристический амеркианизм Майкла Бея c Иваном Мак-Грегором в главных ролях. И вот наконец вместо того чтобы держать щит меж двух враждебных рас Расея из транзистора превращается в третью фазу, давая Востоку и Западу свой взгляд на проблематику острова. Надо сказать, что мне, человеку бесконечно далёкому как от православия так и от буддизма и американщины, между тем наш "Остров" понравился больше всех. Потому что там камни и лишайник — супротив этих аргументов я не смог устоять даже на Чатырдаге в Крыму и оставил там своё сердце. Фильму "Остров" я дарю печень, она почти как сердце, только лучше, потому что не только гоняет кровь, но и творит её!
Остров. Зима. По зиме и по острову идет человек. Это Анатолий. Он работает при монастыре в бойлерной. Он — местный сумасшедший.
Флэшбек. 1943 год. Молодые Тихон и Анатолий стоят на пароме, который отчаливает от берега. ТИХОН: Сегодня у нас очень ответственный день. АНАТОЛИЙ: Сегодня? Какой? ТИХОН: Сегодня мы тайно перегоняем через залив баржу с углем, чтобы она не досталась фашистам. АНАТОЛИЙ: Круто! А нам за это заплатят? ТИХОН: Мы будем делать это для нашей страны, поэтому мы будем делать это бесплатно. Во имя победы над фашистской Германией! АНАТОЛИЙ: Черт!
Остров. Зима. Старый Анатолий красит мазутом дверную ручку кельи отца Иова. При этом глупо смеется. Потом бросает банку с краской и убегает.
Флэшбек. 1943 год. Молодые Тихон и Анатолий стоят на пароме, подняв руки. Перед ними немецкий катер с мигалкой и злые фашисты с автоматами. ФАШИСТЫ: Вы есть те самые русские свиньи, которые воруют наш уголь? АНАТОЛИЙ: Это НАШ уголь! ФАШИСТЫ: Это есть коммунистическая пропаганда. Кто тебе сказал об этом? АНАТОЛИЙ: (показывает на Тихона) Он! ФАШИСТЫ: Значит он и есть коммунист! Бэнг-Бэнг! ТИХОН: (падая за борт, умирая) Да, считайте меня коммунистом. АНАТОЛИЙ: Черт!
Остров. Зима. Отец Иов приходит в бойлерную к Анатолию. ИОВ: Слышь, мужик, тут какое-то неправедное мудило мне ручку мазутом смазало. Я уже полмонастыря допросил не знаешь кто это сделал? АНАТОЛИЙ: (косит под юродивого) Абыр-валг! ИОВ: Понятно. Тогда жди гостей. Уходит.
Флэшбек. 1943 год. Молодой Анатолий и молодые фашисты стоят на плоту. ФАШИСТЫ: Вот тебе банка варенья, русский… а вот обещанную пачку печенья мы тебе теперь не отдадим. Предателей не любим. Буагага! АНАТОЛИЙ: Черт!
Остров. Зима. Анатолий с видом опытного целителя посылает нахуй парализованного ребенка в инвалидном кресле. Мальчик обижается, поднимается из кресла и убегает в неизвестном направлении. Все присутствующие долго дивятся чудесному исцелению.
ВТОРАЯ СЕРИЯ
Остров. Зима. Отец Иов смотрит на измазанные мазутом руки, смачно плюет на них и вытирает об рясу.
Флэшбек. Актер Дюжев в форме десантника идет по улице и поет песню про войну. “Сегодня мой праздник” — говорит он среднего роста попутчику, отдаленно похожему на Гарри Поттера.
Остров. Зима. Отец Иов приходит в келью к отцу Филарету. Смиренно кланяется. ИОВ: Не знаешь, батюшка, кто мне дверь мазутом измазал? ФИЛАРЕТ: Наверное, Анатолий. ИОВ: Закопаю придурка.
Флэшбек. Обкуренный актер Дюжев едет на машине. Неожиданно дорогу перебегает черная кошка. Дюжев выходит из машины и расстреливает кошку из пистолета.
Остров. Зима. Во дворе монастыря отец Иов делает большой осиновый гроб. ИОВ: Обещал, что урою — значит, урою.
Флэшбек. Актер Дюжев в длинном кожаном плаще убирает в рукава два дымящихся пистолета. ДЮЖЕВ: И точно не волшебники.
Остров. Зима. Отец Иов стоит на пороге бойлерной. К его руке привязан за вереврочку большой осиновый гроб. Иов стучится в дверь. ИОВ: Выходи, Анатолий! Пиздец тебе пришел!
ТРЕТЬЯ СЕРИЯ
Остров. Зима. Келья отца Филарета. В ней Иов и Филарет. ФИЛАРЕТ: Наверное, Анатолий. ИОВ: Закопаю придурка. Иов выходит. Филарет начинает радостно прыгать на месте с воплями “йес! йес! йес!”
Флэшбек. Актер Сухоруков стоит в американском сортире над трупом убитого украинского бандита. CУХОРУКОВ: Это вам за Севастополь!
Остров. Зима. Келья отца Филарета. Филарет сидит за столом и пытается позвонить по телефону. ФИЛАРЕТ: Алло, барышня? Позовите, пжалста, товарища Тихона! Кто говорит? Пушкин, говорит.
Флэшбек. Актер Сухоруков сидит перед зеркалом и приклеивает себе бакенбарды Александра Сергеича.
Остров. Зима. Окно кельи отца Филарета. Филарет смотри на то, как отец Иов стучится в дверь бойлерной. ИОВ: Выходи, Анатолий! Пиздец тебе пришел! ФИЛАРЕТ: Проверь на озере. Может, рыбачить пошел.
Флэшбек. Два мальчика (братья?) рыбачат у озера. Один из них случайно прокалывает ногу, а второй тащит его домой на собственной спине, напевая под нос “я узнал, что у меня…”
Остров. Зима. Келья отца Филарета. Филарет смотрит на икону на стене. ФИЛАРЕТ: Но вообще я хороший. Хотя и амбициозный. Прости меня, Господи!
ЧЕТВЕРТАЯ СЕРИЯ
Зима. Остров. Анатолий крадется за бойлерной и неожиданно натыкается на Тихона. ТИХОН: Здравствуй, Анатолий! АНАТОЛИЙ: Черт!
Флэшбек. Тихон заходит в свой кабинет и видит меловую надпись на стене — МУХАМОР-КАЗЕЛ. “Суки” — шепчет он сквозь зубы, передергивая затвор своего табельно оружия.
Зима. Остров. Тихон стоит над гробом. Рядом с ним труп застреленного отца Иова. Из гроба время от времени доносится голос Анатолия. АНАТОЛИЙ: Никого нет дома. ТИХОН: (cквозь зубы) Их виль…
Флэшбек. Тихон и Брат стоят возле костра, греются. БРАТ: А ты случаем не еврей? ТИХОН: Нет, немец. БРАТ: Это хорошо, а то я евреев не очень. ТИХОН: А немцев? БРАТ: Немцев — нормально.
Зима. Остров. Тихон стучится в крышку гроба. ТИХОН: Выходи, Анатолий, у меня тут легион юродивых. Срочно требуется экзорцист. АНАТОЛИЙ: А ты драться не будешь? ТИХОН: Кто старое помянет…
Флэшбек. 1943 год. На берегу озера стоят Тихон и фашисты. ФАШИСТЫ: Согласно легенде, вы, штандартенфюрер, должны упасть в воду и прикинуться мертвым. ТИХОН: Яволь.
